03.12.2019

Обыкновенное чудо

Писатель, публицист, сценарист Людмила Улицкая, книги которой переведены более чем на 25 языков мира, обладает чем-то гораздо более значимым, чем литературное мастерство, объединяя в cебе научно-обоснованный разумный взгляд на жизнь, колючее чувство справедливости и душевную тонкость.

Любимые миллионами читателей, ее книги многократно были отмечены известными литературными премиями и наградами, среди которых «Русский Букер» (2001) и премия «Пене» (2006, Италия) за роман «Казус Кукоцкого»; премия «Книга года» (2004) и литературная премия «Гринцане Кавур» (2008, Италия) за роман «Искренне ваш, Шурик»; премия «Большая книга» (2007) за роман «Даниэль Штайн, переводчик»; премия «Большая книга» (2016) за роман «Лестница Якова». В этом году Людмила Улицкая была на 5-й позиции букмекерского шорт-листа кандидатов на Нобелевскую премию по литературе.
Общение с Людмилой Улицкой — это не только совершенное интеллектуальное наслаждение и удовлетворение любознательности, но и высочайшее чувство духовного обогащения.

4R7A1616.jpg

— Людмила Евгеньевна, когда вышла ваша первая книга?
— Моя первая книжка — сборник рассказов «Бедные родственники» вышла в 1993 году, когда мне было 50 лет, в издательстве «Галлимар» на французском языке. Надо сказать, это самое снобское издательство на свете, ему больше 100 лет, это давний семейный бизнес, и там никогда не издавали книги автора, у которого ранее ничего не издано на родине. Поэтому ситуация была уникальная и для них, и для меня. Они про себя говорят примерно так: мы — лучшее издательство в Париже, следовательно, во Франции, следовательно, в мире. (Улыбается.)

— Как вы почувствовали себя писателем?
— Как писатель я самозванец и самоучка. Никогда этому не училась и в литинститут не ходила. Единственное мое литературное учение (мне в то время было около 30 лет) — это посещение семинаров в Доме кино по написанию сценариев для мультипликационных фильмов. Тогда я поняла, что любое литературное произведение состоит из эпизодов. Эпизод в литературе — это как буква для письма, что прекрасно знал Эйзенштейн, создавший теорию монтажа.

— У вас никогда не возникало желания получить специализированное образование?
— Форму литературного института как формообразование для писателя я не считаю правильной. И неслучайно в России многие писатели имели какое-то другое образование. Например, Лев Толстой не имел высшего образования, а Чехов и Булгаков были медиками. Множество писателей, прежде чем начать писать, научались какой-то другой профессии.

— Как вы восприняли информацию о том, что попали в шорт-лист кандидатов на Нобелевскую премию по литературе 2019 года?
— Тут надо немного пояснить. Дело в том, что Нобелевский комитет не имеет права разглашать списки кандидатов. В прошлом году состав комитета разогнали за утечку информации, из-за чего в 2018 году не дали премию по литературе (поэтому в этом году дали две премии). Список кандидатов, попавший в СМИ, был сформирован букмекерами, которые иногда какую-то «подкожную» информацию имеют.

— Приятно было увидеть себя в этом списке букмекеров?
— Безусловно! Я бы добавила, что не только приятно, но и полезно, потому что два издательства немедленно заплатили мне долги! (Смеется.)

— Как вы оцениваете переводы своих книг?
— С иностранными языками история такая: учила их 20 с лишним лет своей жизни и пришла к заключению, что я — абсолютный «тупарь», хоть и могу научную статью прочитать на любом языке. Поэтому с оценкой перевода все просто: я оцениваю по тем вопросам, которые задают мне переводчики. Хороший переводчик много спрашивает. Мои переводчики меня знают лучше, чем мои домашние.

— Как вас воспринимают читатели других стран?
— У меня читатель всюду один и тот же, я его, что называется, в лицо узнаю. Это люди среднего класса, интеллигенция, к которой я и сама отношусь, большинство женщины. Они, как правило, совпадают со мной по мироощущению. С каждым из них можно чай пить, а можно водку. Мои книжки сами находят своего читателя.

— Вам не кажется, что любое произведение искусства живое и после рождения начинает жить своей жизнью?
— Когда у тебя настроение плохое, и ты берешь в руки «Капитанскую дочку», то, видимо, вы правы. (Улыбается.)

— Как в вашей жизни появилась поэзия?
— Первым поэтом, которого я взяла в руки, был Пастернак. Мне было лет 12—13. Это была книжка 1934 года, которую я нашла во «взрослом» книжном шкафу у своей подруги (там же мы с ней ранее обнаружили тщательно спрятанного «Декамерона», которого, разумеется, подробно исследовали). Когда я открыла Пастернака, ничего не понимая, получила ощущение, что это что-то безумно важное. И я с ним осталась в связи на всю жизнь. 
«Так начинают. Года в два
От мамки рвутся в тьму мелодий…» 

— Наверное, для того, чтобы проникнуться поэзией, необязательно сразу понимать буквальное значение произведения? Помимо смысла, поэзии присущ какой-то сакральный ритм, «мантральность»?
— Да, мое детское ощущение, видимо, и было прикосновением к этому звуку. Помню, я дружила с девочкой Машей, писательской дочкой, в 1956-58 годах. Как-то мы с ней шли по улице Литгазеты в Переделкино, а навстречу идет Пастернак, она, с ним поравнявшись, говорит: «Здравствуйте, Борис Леонидович», проходит дальше и произносит гениальную фразу: «Раньше у мамы с ним были хорошие отношения, а сейчас они поссорились». Дело в том, что в это время уже вышел «Доктор Живаго», и его клевали все, кому не лень, изгоняли из союза писателей. А мама девочки была Маргарита Алигер. Это было года за два до его смерти.

— Какую музыку вы слушаете?
— С музыкой у меня довольно интересная, долгая и местами смешная история. Я из музыкальной семьи: мой дед окончил Киевскую консерваторию по специальности «Теория музыки», а мой второй сын — музыкант, которого волнуют те же вопросы темперации, что и его прадеда. Мне же по музыке не досталось таланта нисколько. Меня ей учили в детстве, но ничего, кроме отвращения с моей стороны, это не вызывало. Дело в том, что в те времена девочки носили чулки на длинных резинках, которые крепились на лифчике, и часть ноги оставалась голая. И когда меня усаживали за пианино, то прикосновение этой голой части ноги к скользкому табурету вызывало жуткое чувство. Когда я заболела туберкулезом, и меня освободили от музыки, я была совершенно счастлива! И надо сказать, что это был толчок, который на долгие годы меня от музыки отвратил.
Музыку я стала слышать лет в 18—20, когда Наташа Горбаневская начала водить меня в консерваторию. Так начался новый виток, когда классическая музыка перестала быть чужой. Третий удар по моему музыкальному образованию я получила, когда заболела раком, 10 лет назад. Лечилась по полной программе: операция, химиотерапия, облучение, что было ужасно, потому что ничего не соображаешь и ничего не можешь делать, кроме того, как слушать музыку. Она снова ко мне вернулась и с тех пор не уходит. Редкий день, когда я не включаю что-нибудь послушать. Это, как правило, классическая музыка.

— А джаз?
— С джазом я познакомилась благодаря моему младшему сыну. Он, прожив 10 лет в Америке, попал в объятия настоящего «черного» джаза, чем очень гордился. Я его тоже постепенно научилась слушать. Предпочитаю более ранний джаз, например, Чарли Паркера.

— Ваше любимое занятие?
— Чтение. Мой бэкграунд — советское время. Время, сформировавшее поколение гениальных читателей. Россия 60-70-80-х — время самиздата, когда чтение очень дорого стоило. Гинзбург сидел за то, что книжки перепечатывал, меня выгнали с работы за то же самое. Было потрясающее время, когда, получив книгу самиздата на сутки, мы собирались по 8—10 человек и читали ее по кругу.
Помню свое ошеломление, когда мне в руки попал Набоков, «Приглашение на казнь». Я поняла, что русская классическая литература не кончилась, она видоизменилась. Учась в университете, я была девушка одевающаяся. Как-то прихожу к одной спекулянтке за покупками и вижу, что у нее в кресле лежит «Дар» Набокова совершенно не для продажи. У меня глаз загорелся, а она говорит: «Это не продается». И тогда я сняла с руки бабушкино бриллиантовое кольцо, отдала ей и взяла книжку. Оно того стоило.

DSC_6076.jpg

— Нельзя не задать вопрос о генетике выпускнику биологического факультета МГУ. У вас нет ощущения, что ген «статмин» (он же «онкопротеин-18» и, как недавно выяснилось, он же «ген страха») в вашем организме нокаутирован? Откуда у вас это бесстрашие по жизни?
— Я думаю, что здесь не в биологии дело. Это более тонкая вещь, так же, как с определением пола: все знают, что первая степень определения хромосомная, вторая — гормональная и третья — на уровне высшей нервной деятельности. Отсюда проблема гомофобии, что на самом деле является проблемой неинформированности. Мы — биологические существа, и есть биологические вещи, которые не преодолеть: хромосомный набор мужской, а преобладают гормоны женские, и получается, что это уже совсем другое существо. Это безумно важно, генетики не зря говорят о том, что 50% личности определяет геном, а 50% — среда, воспитание и образование.
Что регулирует включение статмина? Это как третий уровень определения пола. На меня сильно подействовал мой рак. Он развернул меня совсем не в сторону «страха-нестраха». Со страхом я всю жизнь боролась, потому что знала, что это стыдно. Когда начинаешь с ним бороться, то биохимия сама подстраивается под твой сигнал, который идет из головы. Болезнь дала мне чувство радости жизни, как было у моей мамы. После рака я это остро почувствовали и поняла. И теперь говорю своим друзьям, что нельзя пропускать момент, когда ты должен радоваться, надо вовремя нажать на кнопку и разрешить себе отдаться этому чувству.

— Что вы думаете о высказывании Гасана Гусейнова о нашем языке?
— Он сказал правду, задев болевую точку. Видите ли, когда есть нарыв, который никто не осознает как нарыв, и вдруг кто-то его вскрывает — происходит то, что произошло. Гусейнов совершенно случайно попал пальцем в этот нарыв. Ведь то, что мы слышим порой по телевизору, это чудовищный русский язык, изуродованный, кастрированный, приблизительный. С русским языком сейчас происходит что-то катастрофичное, это история, это цивилизация, это ход его развития. Он не соответствует этому же самому русскому языку XIX века по богатству, способу выражения мысли, изяществу. Русский язык-то — потрясающий! Но людей, которые им пользуется адекватно, все меньше и меньше.

— В последнее время люди стали много писать, потому что появились удобные гаджеты, соцсети, и даже тот, кто не умел писать, начал это делать! Что вы об этом думаете?
— Так это же хорошо! Это новый язык, «буков» много! (Смеется.) Это такой цивилизационный сленг, который пришел в нашу жизнь. Думаю, такой мощности не было никогда. Возможно, это было, когда один народ завоевывал другой. Но это процесс более медленный, чем время нашей жизни, поэтому мы можем оценивать только фрагменты этого явления. Поскольку я направлена к этому процессу позитивно, мне интересно, как оно будет. Не стану утверждать, что надо так или так, язык сам лучше знает.

— А как формируются писательские мысли?
— Не знаю, я многочитающий человек и всегда искренне радуюсь встрече с мыслями других писателей, которые и мне приходили прежде в голову. Ровно вчера я прочитала у Пастернака «Библия — это записная книжка человечества». Грандиозная мысль! Теперь я с ней не расстанусь. То, что мы все пишем, составляет общий поток всего человеческого творчества. Эта мысль меня последнее время увлекает.

— А что думаете по поводу нововведенных правил о вольных ударениях в словах, постановке рода? Кофе — «он» или «оно»?
— Я называю по привычке «он», и мои дети, выросшие со мной, тоже говорят кофе — «он». Но, может, следующее поколение будет называть это странное слово «она». (Грустно улыбается.)

— «Последние из могикан» все же узнают друг друга по коду «кофе — он»…
— Это дико интересно. Ленинское завещание о том, чтобы кухарка правила страной, полностью реализовалось: это кухарская речь, кухарская логика, кухарская мораль, ведь понятно, что 3 рубля больше чем 2! Все время себя удерживаешь, чтобы не испытывать раздражение, презрение, и вроде как нехорошо быть высокомерным. Мантра «культура-образование» — это те священные слова, которыми можно поднять уровень существования страны. Тогда не будет проблем с русским языком, какого рода странное слово «кофе», и многие другие проблемы отпадут сами собой.

— Многие читатели считают «Даниэль Штайн, переводчик» вашим главным произведением. Вы с этим согласны?
— «Даниэль Штайн» оказался для меня романом сложным в том смысле, что его приняли на самом деле люди, которые стоят на том месте, на котором стою я. Он оказался неприемлем для верующих евреев и сильно верующих христиан. Строго говоря, мне это понятно, потому что я человек, который большую часть своей жизни простоял на этой церковной половице. Но наступил такой момент, когда поняла, что любая конфессиональная религия, которая призывает к жесткому поведению, перестала быть необходима душе. Это не значит, что она вообще не нужна и что я эту вертикаль не ощущаю, но та жесткость, с которой православная церковь относится к инакомыслящим, та враждебность, с которой она относится к католикам, к протестантам, не говоря уже о мусульманах и иудеях, — из прошлого. Это уже архаика. Поэтому либо церковь смягчится и начнет принимать людей, которые иначе думают, либо я как-то потихонечку оттуда ухожу. И «Даниэль Штайн» на самом деле об этом. Главное заявление, которое сделал это крещеный еврей, — о том, что вера не в догматике и не в формулах, которые мы признаем или не признаем, а в том, как мы живем. А он жил потрясающе!

— Где вам лучше пишется?
— Для работы нужна тишина. У меня сейчас такой период жизни, когда постоянно уходят друзья и подруги, и не покидает ощущение, что времени очень мало, поэтому хочется как-то его отгородить, чтобы успеть еще что-то сделать.
Я стараюсь на время работы из Москвы уезжать, так как московская жизнь дико суетливая. Работать дома практически невозможно, потому что телефон звонит, жизнь постоянно отрывает от работы. В этой связи формула отлилась довольно определенная: жить лучше на Западе, а жизнь происходит здесь. Ты принадлежишь этой земле, и с этим ничего сделать нельзя.

— Что вы читаете из современной литературы?
— Я мало читаю современную литературу. Из последнего меня порадовала книга Александра Иличевского «Чертеж Ньютона», он по образованию физик, и научную ткань довольно здорово вживляет в ткань прозы. Мне не все было понятно, но ужасно интересно.
Острейшее ощущение того, что у меня осталось мало времени, вынуждает строго относиться к книжкам. Я не беру толстые книги и совершенно убеждена, что сегодня надо писать покороче. Из-за того, что люди столь заняты, текст должен быть концентрированнее. Отчасти мой переход к рассказу этим и продиктован. 
На самом деле я очень много перечитываю. Когда наступает какая-то тоска или голод, просто берешь в руки Пушкина, и он тебя никогда не подводит, хотя ты абсолютно точно знаешь, на какой строчке начнешь шмыгать носом. Здесь есть стопроцентное попадание, это как Бах… И исходя из недостатка времени я стараюсь пользоваться безупречным «питанием». (Улыбается.)

— Вы много занимаетесь благотворительностью, никак это не афишируя. Что вы думаете о сегодняшнем размахе этого явления?
— Это абсолютно особый и чрезвычайно интересный кусок современной жизни, то, чего раньше не было! У меня это вызывает большой энтузиазм на примирение с нашей сегодняшней действительностью, потому что такого размаха благотворительной деятельности и такого волонтерства, который я вижу сегодня, не видела никогда в жизни. Притом, что я живу в кругу людей, где привычно и нормально друг другу помогать. Это дружеский круг, в котором мы сформировались, московская кухня, как бы к ней ни относились. Очень радует, что вокруг меня люди делают что-то бесплатно, и это им приносит удовольствие и удовлетворение.

— Простите за наивность, но все же интересно, как вам показался наш город?
— О городе, который видел 2 часа из окна автомобиля, сложно что-то сказать, но я побывала в прекраснейшей университетской библиотеке, столкнулась с открытиями, удивившими и восхитившими меня музейно-замечательными вещами. Я довольна этой поездкой, очень рада тому, что мы с вами познакомились, все было потрясающе, и публика замечательная! Я получила удовольствие!

До сих пор трудно поверить и осознать, что томичи — читатели и поклонники творчества Людмилы Улицкой встретились с любимым писателем на площадке главного университета Сибири, услышали авторское прочтение новых рассказов, получили откровенные ответы на волнующие вопросы и автографы в любимые книги... Встреча получилась незабываемой — глубокой, содержательной, интересной, как и произведения этого уникального писателя и человека высочайшей нравственно-моральной пробы и совести!
Это ли не обыкновенное чудо, которого мы ждали и желали?

IMG_1172.jpg

Организаторы мероприятия:
Арт-студия «Золотое Сечение», Арт-бутик «Русский Шарм»
Партнеры:  
Интерьерный салон «Маэстро», Ресторанный комплекс «Бамбук»
Информационный партнер: 
Журнал «Дорогое удовольствие»