Стройный брюнет с изящными артистическими чертами лица, жгучими карими глазами и длинными густыми ресницами, он вполне мог бы блистать на киноэкране, играя утонченных интеллектуалов у какого-нибудь европейского или голливудского мэтра, однако выбрал более редкое, но не менее творческое амплуа.

Венсан Дюбуа, титулярный органист Собора Парижской Богоматери, приехал в Томск в рамках международного музыкального фестиваля «Классическое лето» имени Эдисона Денисова, и (пардон за игру смыслов) по-настоящему «зажег». Кажется, такого аншлага Органный зал Томской филармонии не наблюдал очень давно! C виртуозным французом мы пообщались после концерта, переместившись на уютную террасу одного из томских кафе. 



— Венсан, помните, как произошла ваша первая встреча с органом? 
— Помню, словно это было вчера! Я услышал орган во время мессы в городе Сен-Бриё в провинции Бретань, где родился. Мне было лет 6 или 7. И этот совершенно невероятный инструмент, оказавшийся органом (о чем я тогда, конечно, не знал), меня ошеломил — до сих пор помню его звук, который удивительным образом резонировал под сводом собора. И, конечно, размеры, да и сам вид инструмента меня необыкновенно впечатлили.  

— Во время концерта я из первого ряда наблюдала всю ту совершенно невероятную работу, которую вы проделываете во время исполнения. Особенно изумляет то, что вы вытворяете ногами — это просто виртуозно! Обычно, когда задаешь музыканту вопрос, о чем он думает в момент выступления, в ответ слышишь «ни о чем, кроме музыки». А вы успеваете думать о музыке параллельно со всеми необходимыми во время игры манипуляциями? 
— Да, надо пытаться успевать. Такая у нас работа. (Смеется.) О музыке думать просто необходимо, нужно погрузиться в нее полностью, до самого дна. А параллельно пытаться не забыть о технических моментах. Виртуозность редко бывает безосновательной. Это не просто демонстрация чего бы то ни было. Это фразировка, способ задать своей «речи» направление. Виртуозность, которая предполагается Листом или Бахом, всегда имеет под собой смысл. Но сначала музыка, потом — всё остальное. Только так!

— Вы правда всё-всё играете наизусть?
— Да, я предпочитаю играть по памяти. И не в последнюю очередь для того, чтобы быть свободнее в своем исполнении, более непринужденно чувствовать себя в музыке. 

— Если позволите, еще поделюсь своими ощущениями. Мне ваша игра показалась неожиданно эмоциональной и очень артистичной…
— Но это же необходимо — я думаю, что исполнение музыки должно быть выразительным!



— Безусловно. И мне такое исполнение действительно понравилось и запомнилось. Но оно идет вразрез с каким-то общим представлением об органистах — обычно они весьма сдержаны и так не делают…
— Знаете, многие органисты играют на инструменте как на какой-то машине. А нужно, чтобы орган был настолько же лиричен и экспрессивен, как и фортепиано или виолончель. Почему-то некоторые исполнители даже не думают об этом. Они зациклены на работе рук и ног, в то время как нужно о них забыть вообще! Поэтому и стоит как можно раньше начинать обучение игре на инструменте. Так все необходимые технические навыки приобретаются достаточно рано, и можно сконцентрироваться на звуке и музыке. 

— Каких композиторов вы предпочитаете играть? Или вам нравится всё, что написано для органа?
— Для меня самое главное — играть тех композиторов, которым есть что сказать, в чьих произведениях есть какой-то месседж, а в их музыке что-то происходит. Композиторы — это же люди, поэтому в любую эпоху найдутся и плохие, и хорошие. А я играю тех, произведения которых меня трогают. Думаю, что и мастерство композитора, и собственное, личное его вдохновение ставят одних из них на уровень выше других. 

— И кто же входит в круг ваших любимых композиторов?
— Если говорить о самых любимых, о тех, которые для меня стоят действительно выше остальных, то это Равель…но он для органа не писал. (Смеется.) Еще Шопен, я сумасшедший поклонник его музыки. Бах, конечно же. Моцарт — просто запредельный! Еще я фанат Шумана, Рахманинова. Есть у Стравинского потрясающие вещи, которые мне нравятся. Тюйе, Мессиан, Форе — обожаю! 

— Для вас есть разница, где играть — в зале, как сегодня, или в соборе?
— Да, конечно. Очевидно, что, во-первых, разница в акустике. Ну, а во-вторых, это сама атмосфера места. Я, безу-словно, предпочитаю играть в своем соборе. (Улыбается.)

— Я как раз хотела перейти к Нотр-Дам-де-Пари. Понятно, что для вас это не просто место работы... Как вы пережили новость о пожаре? Уже видели собор после происшествия?
— Эта новость застала меня в Страсбурге. Как и многие, я провел бессонную ночь, переживал. Но после пожара собор я не видел, так как сразу же отправился в концертный тур. Скоро буду в Париже. Однако Нотр-Дам был закрыт, и попасть туда очень сложно. Часть здания должны открыть в сентябре, насколько я знаю. 

— Ваш путь к должности органиста в этом соборе был долгим? Вам пришлось пройти много отборов?
— Да, на это место был конкурс, который в последний раз проводился лет за 30 до того — в 1984 году. Было 4 полных отборочных дня, а затем еще все выходные, в течение которых мною было сыграно 7 месс. В общем, пришлось хорошенько подготовиться. (Улыбается.)



— Это было для вас какой-то мечтой родом из детства? 
— На самом деле к тому моменту я отыграл уже не один концерт в Нотр-Даме во время учебы. То есть с этим органом я, так или иначе, пересекался лет с 16. У нас долгая совместная история. (Улыбается.) Но, конечно, как и для многих, стать титулярным органистом Нотр-Дама было мечтой. 

— А орган вообще популярен у музыкантов? Много ли сегодня желающих научиться на нем играть?
— Нет, ну, он точно не такой популярный, как труба или аккордеон. (Смеется.) Но в музыкальных классах всегда достаточно тех, кто играет на органе. Он довольно востребован.

— Мне просто кажется, что в России, например, не так много органистов. И в порядке бреда: может ли однажды орган стать частью соревнований, скажем, в рамках международного конкурса Чайковского?.. 
— Нет-нет-нет! Орган — это отдельный мир. (Смеется.) За последние 50—60 лет создано большое количество конкурсов для органистов. На самом деле, не думаю, что в России так уж много тех, кто играет на органе. Знаю, что один конкурс проводится в Калининграде, например, но это, пожалуй, единственный знакомый нам российский город в международном мире органа. Самые известные города — это Шартр (Франция), Монреаль (Канада), Мусасино (Япония) и Сент-Альбанс (Англия). Там в основном и проходят крупные конкурсы, но есть еще и масштабом поменьше.

— Это не первое ваше выступление в России. Можете поделиться впечатлениями о русской публике?
— Во-первых, я отмечаю, что на концерты приходит много молодых людей, чего не наблюдается в других странах. И каждый раз я искренне удивляюсь этому. И второе — то, что залы всегда полные. Есть в России эта традиция — слушать концерты, люди здесь любят музыку. У нас это не так явно. И в Западной Европе, и в США публика совсем другая. В Японии с удовольствием приходят слушать орган. А во Франции, Германии, Англии, Италии, например, на таких концертах зрителей иногда может быть совсем мало. Думаю, это, прежде всего, связано с тем, что в Европе (Германия — скорее исключение) люди менее музыкально образованы и в культурном плане больше склонны к литературе.