25.12.2018

Феномен виолончели

Два вечера подряд гости томского джаз-клуба «Sinatra» были свидетелями абсолютно гипнотического музыкального действа, созданного насыщенным, певучим голосом виолончели, словно пронзающим время и пространство, и невероятным мастерством музыканта, которого в Томске всегда ждут с огромным нетерпением. 

IMG_5521.jpg

Буквально влюбивший в себя томскую публику виолончелист, вокалист и композитор российского происхождения Ян Максин, проживающий в США, на этот раз привез в наш город авторскую, а также популярную и фолк-музыку из разных регионов планеты. 

— Ян, каким образом то или иное произведение попадает в вашу программу? Насколько она разнится от города к городу и от страны к стране?
— Программа фактически не меняется на данный момент, за исключением, может, одного-двух номеров. Но эта музыка, несмотря на то, что она очень разнообразная, находит отклик у огромной аудитории. Я сам этого эффекта до конца не понимаю, но знаю, что это связано с виолончелью, с ее звучанием. Именно виолончель и, может быть, какой-то уже стиль исполнения в целом, с оркестровкой, и являются собирательной силой этого репертуара. Сама музыка приходит в мою жизнь по разным причинам: часть мелодий я собираю во время поездок по миру, кое-что я слушал, когда мне было три года, у родителей на бобинном магнитофоне, что-то встретилось мне на YouTube… И если музыка сразу резонирует, задевает мои душевные струны, я тут же ее разучиваю и включаю в свой репертуар. Бывает и так, что я вижу: вот здесь по логике или по интуиции должна быть мелодия, но ее на данный момент по каким-то причинам нет, ее пока еще никто не написал… Тогда я сажусь и пишу сам. И именно из этого вакуума в пространстве она и рождается. 

— А как сформировался ваш собственный стиль игры на инструменте?
— Когда мне было лет 10, я учился играть на виолончели в музыкальной школе при консерватории, но потом бежал домой, брал в руки гитару и играл каверы российского рока, Гребенщикова, западные хиты. Я «снимал» (копировал) соло великих мастеров блюза — Биби Кинга, Эрика Клэптона, Джеффа Бека, Джорджа Бенсона. Это были, так сказать, заготовки или кусочки пазла, из которых потом начал складываться мой собственный музыкальный язык. Для меня тогда это было хобби, отдушина, потому что мне не хватало одного лишь классического инструментального репертуара. Так было и с песнями — я пел на разных языках: выучил французский, английский. Романтика Америки для меня состояла именно в музыке, из-за нее я туда и попал. Я не планировал оставаться в США, поехал на год по обмену школьником и думал вернуться, но так сложились обстоятельства, что задержался, и вот уже около четверти века работаю там и живу. Однако я никогда не считал себя эмигрантом, потому что у меня всегда была очень тесная связь с Россией. Проживание в Майами, где около 90% населения составляют кубинцы, было равно жизни в другой культуре — латиноамериканской. Я впитывал ее. Всё это оставило большой отпечаток на мне как на человеке и как на музыканте… В какой-то момент я отошел от чисто классической карьеры — понял, что мне чего-то не хватало, нужно было искать новую, свою аудиторию и новый голос. Этот поиск начался с того, что я стал исполнять музыку, которая была близка моему сердцу, и как-то всё само собой стало притягиваться. Многое, конечно, пришло из того музыкального багажа, который был у меня уже с детства.

— Ваши программы состоят из произведений на более чем десяти разных языках. При этом вы свободно говорите на русском, французском, испанском, английском. Насколько вообще для вас важно владеть тем языком, песню на котором вы исполняете? 
— Это крайне важно. Когда я разучиваю песню наизусть, даже на незнакомом языке, обязательно узнаю, что означает каждое слово или каждая фраза — таким образом, пока я пою, я становлюсь носителем этого языка. И не просто носителем — у меня есть возможность почувствовать не только мелодию и стиль, но и в некотором роде проникнуть в сознание того или иного народа… Языки ведь очень сильно отличаются один от другого, и из-за этого отличается образ мышления, литература — все те вещи, которые являются определяющими для развития нации. 

— То есть, по сути, для вас это своеобразная возможность расшифровать «культурный код» того или иного народа?
— Вот-вот. И происходит это очень быстро благодаря двум вещам: музыке и кухне. А почему? Потому что слух (музыка), обоняние (запах) и вкус — это чувства, которые проходят мимо нашего сознания. Ведь бывает такое: почувствовали вы запах или вкус, знакомый с детства, но с годами забытый, и к вам в ту же секунду возвращаются все эмоции, вы как будто снова проживаете тот момент в прошлом, о котором, может, лет 20 не вспоминали. Именно музыка и кухня помогают мне быстро погрузиться в культуру и почувствовать себя коренным жителем той или иной страны.

IMG_5513.jpg

— А насколько вы «всеядны» в музыкальном плане?
— Абсолютно всеяден. Но считаю, что вдохновение нужно вкладывать в любую творческую деятельность, чем бы ты ни занимался. Я вообще не делю творчество на какие-то жанры, подтипы. Для меня есть хорошая музыка — та, которая резонирует во мне, а есть та, которая меня не трогает. Бывает, самый простой электронный поп задевает за душу — наступает такой момент, когда вдруг меланхолия сливается в одно целое с блаженством, и даже хочется плакать от переполняющих эмоций — тогда ощущаешь себя по-настоящему живым. Вот в этом заключается маленькое счастье. А из маленького счастья рождается большое.

— Вы поете и на армянском, и на македонском, а, например, на африканских или языках северных народов вы хотели бы спеть?
— Ой, с радостью! Давайте подряд по регионам. (Смеется.) В 2019 году я поеду на Байкал и очень надеюсь что-то привезти оттуда — бурятские, монгольские песни. Арабский и иврит — два языка, на которых мне тоже хотелось бы спеть, они достаточно сложные, к ним требуется серьезный подход. Сейчас в моем репертуаре есть песня на курдском и на турецком, можно сказать, что я уже вхожу во вкус тюркских языков. (Улыбается.) И надеюсь, что следующим станет арабский. Вы упомянули Африку. Северо-Западная Африка — родина блюза. Один из любимых моих исполнителей — гитарист Али Фарка Туре. Это настоящая музыкальная магия. И я использую некоторые элементы его инструментального творчества, но хочется включить в репертуар и что-то из его вокального наследия.

— А национальные инструменты?
— У меня самого, конечно, нет амбиций в плане игры на таких инструментах. Но всегда, куда бы я ни поехал, на повестке дня у меня стоит встреча с местными ребятами, которые на них играют. Мы делаем джем-сейшн, записываем видео этой мимолетной коллаборации, и я стремлюсь выложить такую музыку в общий доступ. И зачастую, поскольку это особое звучание национальных инструментов у меня на слуху, а виолончель — невероятно «пластичный» инструмент, на концертах мне удается сделать так, чтобы она звучала как, например, армянский дудук или струнные народные инструменты, даже как электрогитара — без каких-либо электронных примочек. Виолончель — это музыкальный хамелеон.

— А если представить ситуацию, что вы вдруг потеряли память, совершенно забыли о своих корнях, но вам предложили прослушать мелодии из разных регионов планеты. Как вам кажется, к какому региону вас больше тянуло бы?
— О, это интересный вопрос. Наверное, это были бы Балканы — в определенный момент магия балканской музыки ожила для меня благодаря знакомству с творчеством Горана Бреговича через фильмы Эмира Кустурицы. И ближневосточная музыка — самая разная. Мне близка эта культура. Думаю даже, это что-то на генетическом уровне. 

— Концертная программа, с которой вы приехали в Томск, очень разноплановая, в ней много музыкальной эклектики — как с географической, так и с жанровой точки зрения. Получается некоторого рода путешествие с виолончелью по странам и эпохам. Миссия ваша, как исполнителя, она культурно-образовательная, или это всё же нечто большее? 
— Вот я только сейчас сам для себя начинаю открывать эту новую миссию. Это феномен, который я совсем недавно обнаружил, — что музыка представляет собой нечто большее, чем просто развлечение, о котором публика, уходя, забывает. С концерта люди уносят с собой что-то, что потом становится неким посылом на какое-то длительное время, возможно на всю жизнь. Кто-то приходит на мой концерт, особенно молодые люди или дети, и для них он остается таким ярким впечатлением, которое может вдохновить их через день, через неделю, месяц или год. Это какая-то энергия, которая исцеляет и сближает людей. И творчество, которым я занимаюсь сейчас, сближает людей на совершенно ином уровне — вне политического, религиозного или языкового контекста. Я сам до конца не могу описать, как это работает, но чувствую, что существует великая сила искусства, которое нас всех сможет помирить. Я в этом абсолютно убежден. И теперь моя задача — понять, каким образом реализовать это в глобальном масштабе.